Найо Марш - Зеленоглазое чудовище [ Венок для Риверы. Зеленоглазое чудовище]
— Теперь, Эндрю, по поводу похорон. Лем и я все устроим за тебя, нет нужды говорить. Но есть много всего другого, что надо обсудить…
Голос ее звучал, а Эндрю сидел терпеливо и просто ждал момента, когда сможет остаться один на один с Лемом. За несколько последних лет миссис Прайд отдала роль великолепной международной красавицы в обмен на роль непогрешимой гранд-дамы, чьей обязанностью было поддерживать стандарты поведения, которые с таким «прискорбием» для нее распадались буквально на глазах. Эндрю привык к тому, но когда она говорила о похоронных приготовлениях так, будто планировала выход Маурин в качестве дебютантки в свет, ее отдаленность от реальности показалась ему на грани безумия.
— Я полагаю, самым подходящим будет Хартфорд. — В Хартфорде была похоронена вся семья отца Эндрю. Он тоже полагал это подходящим. Только бы это помогло ей, только бы она могла пребывать в уверенности, что ничего непристойного, с ее точки зрения, с ней не могло случиться, — ладно, пусть себе играет в это, пока может.
Через некоторое время она замолчала и посмотрела на крошечные платиновые часы, блестевшие на ее запястье, потом быстро перевела взгляд на унизанные кольцами пальцы.
— Ну, Эндрю, боюсь, у нас больше нет времени. Я должна принять ванну и переодеться. Мы идем в театр. Нам просто необходимо. Я купила билеты несколько месяцев назад. И я не хочу пропустить ужин. Но ты действительно согласен? Ее надо перевезти немедленно. А потом похороны в Хартфорде в понедельник.
— Да, мама.
— Лем, милый, ты уже переоделся. Почему бы тебе не принести Эндрю еще выпить? Я буду готова не раньше, чем через полчаса.
Она потрепала Лема по плечу и исчезла в ванной. Стакан Лема был пуст. Он почти побежал в бар и налил себе еще мартини.
Затем он вернулся к Эндрю и сказал:
— Эндрю, старина, что касается Руви…
— Да, — сказал Эндрю. — Давай насчет Руви. Ты ведь не развелся с ней, не так ли?
Лем застыл на месте. Его челюсть дебильно отвисла.
— Ты женился на моей матери спустя месяц после своей свадьбы с Руви. Маурин знала, не так ли? У меня в кармане копия договора.
Как Эндрю и подозревал, галантный майор из фильма Эррола Флинна был побежден в первой же стычке. Эндрю наблюдал, как отчим отчаянно пробует восстановить какое-то подобие фасада. Все, что получалось, было умилительно неуклюжей попыткой изобразить откровенность, доверительность мужского разговора.
Он сел в кресло напротив Эндрю и отпил большой глоток из стакана.
— Итак… итак, значит, ты нашел эту бумагу? Слава Богу, старина, гора с плеч. Не можешь себе представить, как я был напуган, чертовски напуган тем, что полиция могла найти ее. — Капелька пота плюхнулась с одного уса прямо на уголок его широкой примирительной улыбки. — Это не доставило бы тебе удовольствия, не так ли, если бы все оказалось в газетах? Поставь себя на место своей матери. Прекрасная уважаемая дама…
— А как насчет моего места? — спросил Эндрю.
— Твоего, дружище? — Лем пытался изобразить непонимание. — Ты имеешь в виду — как пришлось бы поступить с бандитами, которые убили Маурин?
Только сейчас Эндрю вспомнил «почтение» лейтенанта Муни к матери, которое удержало его от сообщения Прайдам, что бандитов не было. Так что… может быть, может быть, непонимание Лема не было поддельным.
Эндрю сказал:
— Вам лучше рассказать мне правду.
— О Руви и обо мне? — Лем беспокойно взглянул на дверь в ванную. Та была закрыта, и доносился слабый шум бегущей воды. — Разумеется, старина, я знаю, на что это похоже на первый взгляд. Похоже, что я — один из тех старых болванов, которые все еще встречаются в жизни. Но когда ты услышишь, ты поймешь. Я знаю, поймешь. В конце концов, бедная старая Руви… Надо иметь что-то надежное в жизни. Нельзя же было просто выбросить ее на мусорную свалку, разве не так?
Его фальшивый английский акцент никогда еще не был так нарочит. Эндрю решил, что он скрывает за ним страдание. Лем отпил еще из стакана, продолжая глупо улыбаться.
— Бедная старушка Руви. Я знаю ее всю свою жизнь. Тебе следовало бы увидеть ее несколько лет назад. Дружище, это была настоящая женщина. Не то чтобы чересчур красива, конечно. Потрясающая фигура, кровь с молоком. Все из-за пьянства, разумеется. Потом произошла небольшая неприятность, но у нее была тяжелая жизнь, тяжелая, она упорно боролась, чтобы выкарабкаться.
То, как он обрисовал историю Ровены Ла Марш для Эндрю, скорее, походило на упорную борьбу за спуск вниз, и все упорство проистекало из их отношений с Лемом. Руви, которой однажды довелось сняться в кино, любила его и жила с ним несколько лет, трудилась все эти годы то на одной, то на другой работе с единственной целью обеспечить так называемую актерскую карьеру Лема. Это была длинная жалкая сага о том, как он бросал ее при первом же запахе успеха, и о его возвращениях всякий раз, когда он оказывался разбит и подавлен. Полтора года назад его карьера, казалось, завершилась раз и навсегда. Больной и ничего не имевший за душой, он приполз обратно к Руви, и, как всегда, та сердечно встретила его с открытыми объятиями и выхаживала его, пока он выздоравливал.
— Ты не можешь себе представить, как добра была эта женщина ко мне, Эндрю. Ангел… совершенный ангел. Она сама заболела, потеряла работу в ателье, и знаешь, чем она занялась? Пошла мыть полы. Буквально, старина. Каждый вечер она уходила с какой-то бригадой женщин драить конторы, и ни разу не было ни одной жалобы. Всегда она появлялась утром и приносила завтрак, весело, всегда с шуткой, лучшая маленькая сиделка во всей вселенной. Спилась. И ее уволили окончательно. Конечно, я полагаю, не слишком много денег ей платили, но хоть что-то, и… ну ты должен понять. Надо было отплатить как-то. Нельзя же было принять все это и распрощаться, разве я мог? Только подлец бы так сделал. Поэтому, поскольку для нее так много это значило и это была единственная вещь, о которой она мечтала, когда я снова встал на ноги, я взял ее в Сити Хол и сделал из нее честную женщину.
Он засмеялся. Это был непринужденный, довольный смех гордости от того, что он был настолько богат своей любовью, и гордости от того, что он вознаградил женщину, которая любила его так сильно.
— Вот так все происходило, дружище. Думаешь, ей стало от этого легче? Никогда не верь женщинам. Через пару недель снова ударилась в запой. Вовсю — розовые слоники и все такое. Бедная старушка, упала на улице, ее отвезли в Белевью на какое-то время. И вот тогда все случилось. В смысле — вызов из Голливуда. Не совсем вызов, просто мои друзья, имеющие большой вес в этой области… Они всегда восхищались моей работой. Они предложили оплатить мой перерыв, включить обратно в работу и дать шанс еще попробовать. Руви была в Белевью. Я ей не был нужен, поэтому я поехал. Так получилось, что работы вовсе не оказалось, но после того, как я пробыл там всего пару дней, живя у моих знаменитых друзей, я встретил твою мать…
Лем казался совсем невинным, ни капли смущения. Для него, очевидно, они были просто мужчинами, которых обстоятельства свыше свели в этой ситуации, где вся их «софистика» была вовсе излишней.
— Ты знаешь, Эндрю, никогда в жизни, никогда я не встречал такой женщины, как твоя мать. Я не шучу, что-то настоящее. О, там были кинозвезды, конечно, женщины, о которых только мечтают простые люди с улицы, но не такие, как твоя мать. Не настоящее. Мне кажется, точнее будет сказать, что я упивался счастьем, изменившим всю мою жизнь. И когда она проявила интерес ко мне, я внезапно почувствовал, что всегда именно к этому и стремился. Все остальное, все взлеты и падения, вся борьба — все это лишь так, трата времени. Я вспоминал о Руви, разумеется. Бедняжка Руви. Я посылал ей открытки каждый день. Да, я знал, что Руви поймет. Она никогда не требовала от мужчины невозможного. Я знал, что она скорее умрет, чем когда-либо встанет у меня на пути. Я не хотел упоминать о ней при твоей матери, конечно. Всякий, кто видел Руви, скажет, что твоя мать не смогла бы ее оценить. Поэтому, когда пришло время, когда… да, вероятно, с моей стороны не совсем порядочно вытаскивать все это на поверхность, Эндрю, старина, но именно твоя мать сделала мне предложение.
Он просветлел.
— Прямо там, в Малибу, под большой проклятой луной… ну, ты знаешь свою мать. Ты знаешь, как она привыкла получать то, что хочет, когда хочет. Прежде чем я успел сказать что-либо, все было сделано. Мы тогда ехали к мексиканской границе и поженились в Тья Джуана, в восемь тридцать на следующее утро.
Лем развел руками, показав пухлые ладони, которые, если следовать образу бойца-вояки, не должны были быть такими пухлыми и гладкими.
— Вот, как видишь, старина. Все было кончено еще до того, как у меня было время все это переварить, и, кроме того, кто от этого пострадал? Формальности, единственное… только формальности. Когда я вернулся сюда, в Плацу, Руви уже выписалась. Я ждал сложного объяснения с ней, но женщины — забавные существа. Знаешь, она вовсе не сердилась на твою мать, только просила меня пообещать не разводиться с ней. Видишь ли, единственное, чего она всегда хотела, — это знать, что она, говоря условно, моя жена в общепринятом смысле. Ей только этого надо. Я купил ей чихуахуа. Она их обожает. Я навещаю ее, когда только могу, и всегда приношу подарки, какой-нибудь глупый пустяк, который нравится женщинам. И все идет хорошо. И так бы прекрасно все и продолжалось, если бы…
